От шестого же часа тьма была по всей земле до часа девятого; а около девятого часа возопил Иисус громким голосом: Или, Или! лама савахфани? то есть: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?
Матфей 27:45-46
Большинство из нас знакомы с историей распятия. Я рос в евангелической церкви. Там об этом рассказывали в кошмарных подробностях, говорили, что все это случилось из-за нас, чтобы заставить людей немедленно посвятить жизнь Христу. Я помню, как мне рассказывали ужасные детали о распятии Иисуса. Как будто чем кровавее они были, тем более убежденными христианами стали бы слушающие.
Когда я покинул церковь, то перестал думать о распятии. Мне не хотелось иметь никаких дел с этой историей. Меня тошнило от богословия, которое строилось на том, что невинный человек страдает из-за того, что сделали совершенно другие люди. Мне не хотелось иметь ничего общего с Богом, который требовал пыток, чтобы насытить свой гнев. Я перестал верить, что Бог требовал жертвы от Иисуса, чтобы спасти мир от греха. Вместо этого я верил в политический акт: я верил, что Иисус настолько привержен тому, что говорить правду о власти, что он добровольно умирает на кресте. Его готовность умереть не уменьшает ужаса казни или испорченности политических систем, которые предпочитают убить невинного человека.
Я понимаю, что писать о распятии в трансгендерном нарративе сложно и порождает вопросы, так что сразу проясню: я не говорю, что переход — это так же ужасно, как распятие или пытки. Да, болезненные моменты есть, но это, конечно, ничто по сравнению с казнью через распятие. Никакое страдание не должно оправдываться и тем более прославляться. Скажу сразу: тенденция прославлять людей только за то, что они страдали, кажется мне совершенно неправильной. Мне кажется, мы должны обращать внимание на то, что люди пережили страдание и работают над тем, чтобы его становилось меньше. Когда я говорю о страдании, я имею в виду насилие, пытки, болезни, бедность. Существует много богословий, которые утверждают, что люди должны принимать страдание, потому что Иисус тоже страдал. Такие богословия используются, чтобы убеждать женщин оставаться в насильственных отношениях; чтобы говорить людям, что нельзя бороться с системами, которые порождают нищету; что каким-то образом люди должны быть счастливы в страдании и радоваться, что в следующей жизни их ждет лучшая жизнь. Для меня это — полный бред и антитеза всему, что написано в Евангелиях. Простите, что я выражаюсь так жестко, но я просто не могу не сказать этого. Иногда мы страдаем, но в страдании нет ничего хорошего. Иногда страдание приводит нас в лучшее место, к лучшей жизни, помогает найти силы. Эти результаты, конечно, хороши, но это не значит, что они оправдывают страдание. Теперь мы можем начать.
Медицинский переход — интересная тема. Это целый путь, на котором есть остановки. В определенном смысле это опыт распятия — в том смысле, что это похоже на медленную смерть. Человек, которым вы были, медленно умирает и исчезает.
Мой переход начался с того, что я принял свою трансгендерность и понял, что мне нужен медицинский переход. Я рассказал жене и нескольким друзьям, а потом начал искать психотерапевта.
На самом деле, мне повезло: там, где я жил, для того, чтобы получить разрешение на медицинский переход, нужно было только информированное согласие: мне объяснили, какие есть риски, какие будут эффекты, а потом я подписал согласие. Тем не менее, психотерапия казалась мне важной, и я обратился к ней.
Это был прекрасный опыт. В основном мы говорили о проблемах, не связанных напрямую с моей гендерной идентичностью. Психотерапия подготовился меня к переходу и дала инструменты, чтобы справляться с такими сложными вещами как камин-аут семье, проблемы с партнером, учеба во время перехода, и так далее. После нескольких месяцев терапии я начал переход: пошел к доктору, сдал анализы, потом мне назначили тестостерон и сделали первый укол.
Я делаю уколы в бедро каждую неделю. Мне придется делать это до конца жизни. Потом мне нужно было сделать верхнюю операцию. Страховые компании не покрывают переход, да я и не был застрахован в тот период, поэтому платил за все сам: за операцию, за постоперационный уход, за отпуск. К счастью, мне удалось занять денег, и через год после начала гормонотерапии мне удалось сделать операцию.
До операции я носил утяжку. Поверх утяжки — два слоя одежды. Даже летом. Это было неудобно и ужасно жарко. Утяжка впивалась в бока и оставляла следы. В начале гормонотерапии я постоянно чувствовал жар, поэтому в утяжке было совсем невыносимо. И это я не говорю о том, что мне в принципе было ужасно из-за того, что у меня была женская грудь. Я ненавидел ее с подросткового возраста, но с началом перехода все стало совершенно невыносимо.
Я продолжал еженедельные уколы, пока ждал операции. Мой голос опустился, жир перераспределился, постепенно начали расти волосы. Мышцы развивались быстрее. Месячные остановились (это было замечательно), но в общем-то у меня была одновременно менопауза и пубертат.
Иногда изменения были невыносимо медленными. Я смотрелся в зеркало и не видел ничего нового. Иногда мне удавалось заметить человека, которым я становился, и я чувствовал огромную радость. Люди все еще путали местоимения, я все еще не знал, в какой туалет безопаснее ходить. У меня все еще была грудь, которую я ненавидел.
Это время было временем смерти. Я умирал и становился кем-то новым, непонятным. Во многих отношениях я застрял между: между тем, кем я был и тем, кем я стану.
Переход — это одновременно очень публичный и очень интимный процесс. В истории Страстей есть эпизоды, в которых Иисус один. Есть моменты, когда с ним друзья. Но в конце все люди, которые были рядом, преобразились, каждый и каждая по-своему.
Ничего не происходит сразу. Переход — это процесс, и часто болезненный. Многие люди вокруг не понимали этого. Мне было болезненно справляться с тревожностью перед каждым уколом (который тоже был болезненным). Я боялся, что больше не смогу петь, что не смогу подбирать правильные слова.
Посреди всего этого разрушался мой брак. Та, которая поддерживала меня больше всех, уходила — уходила от того человека, которым я должен был быть. Она смотрела, как умирает человек, которого она любила, и не могла этого вынести.
Хотя я знал, что оно того стоит, процесс во многом был просто отстойным. И в процессе физических и психических изменений я все еще должен был учиться, работать и пытаться спасти брак. Были сложные периоды, когда я не знал, смогу ли пойти до конца. Были темные моменты, когда я беспокоился о том, примет ли меня семья, не выгонят ли меня из семинарии. Я боялся, что никогда не стану пастором. А еще были моменты, когда я знал, что принял правильное решение, но все равно чувствовал себя брошенным, одиноким и видел только свою боль. Моменты, когда Бог молчал.
Это самое сложное — быть одному. Переход публичен, но во время него происходит столько, чего не видят другие люди; происходит столько изменений, что кажется, будто никто не видит тебя, будто ты один в темноте.
Но я всегда знал: даже если я умираю, даже если воскресения не будет, в моей прошлой жизни для меня не было жизни.
По материалам Shannon T. L. Kearns
Подготовлено специально для Nuntiare.org
Еще на эту тему: