Мы все когда-нибудь умрём. Не слишком оптимистичное начало. Но это правда. И в этой правде нет ничего шокирующего, страшного или жестокого. Это просто факт: я смертен, ты смертен, наши любимые тоже смертны. Не нужно мне рассказывать про естественный протест жизни против смерти, потому что якобы смерть не естественна. Нет этого протеста. Его нет просто потому, что смерть естественна. Наверное, даже, нет ничего более естественного, чем смерть.
Почему люди бояться смерти? Потому что бояться прекратить своё существование? Или потому что бояться оказаться в аду? Или потому что не хотят расставаться с теми, кого любят?
В юности я верил в то, что попаду в ад и это не вызывало у меня протеста. Это воспринималось как простой факт: ад, так ад. Ещё я верил в то, что неизвестность пугает. Эта вера была безотносительно смерти. Сейчас я не верю ни в то, ни в другое.
После знакомства с произведениями Сартра и Камю моя концепция ада претерпела фундаментальные изменения. Нет, я конечно далёк сейчас от мысли, что ад – это другие (хотя иногда это именно так и бывает). Ад у каждого свой, так сказать, персональный. А неизвестность в большей степени сейчас оставляет меня просто равнодушным: если я не могу повлиять и изменить то, что мне не известно, то чего париться и чего-то бояться?
Вообще страх – очень странное чувство. Ведь не случайно ещё апостол Иоанн писал «Боящийся в любви не верен»… У меня страх всегда перемежался со смущением: в школе мне было страшно отвечать у доски потому, что я смущался, я боюсь знакомиться с понравившимися мне парнями опять же потому, что смущаюсь.
Смущение, как известно, происходит от неуверенности в себе. Не буду сейчас копаться в истоках неуверенности в себе. Как известно, она уходит корнями либо в пренатальный период, либо в младенческий. А может там дело в каких-то архитипах или чём-нибудь подобном.
В общем, страх и неуверенность в себе это то, что так или иначе определяет поведение человека. Не важно какого: меня, тебя, тёти Глаши из третьего подъезда. Все мы хотим стать уверенными и перестать бояться. А для этого, как говорят умные психологи, препарировавшие глубины человеческие, нам необходимо почувствовать себя в безопасности.
А как же обеспечить себе это чувство безопасности? И тут, как говорится, дело вкуса: всё зависит от наших индивидуальных страхов и неуверенностей. Но, как правило, всё ограничивается довольно тривиальным набором. Деньги, семья, община, власть – вот киты, которые позволяют человеку чувствовать себя в безопасности.
Очень «традиционные ценности» не правда ли? Как это не парадоксально, но можно сделать вывод, что люди склонные к традиционализму/консерватизму/фундаментализму в большей степени подвержены страху. Они видят как меняется мир и им сложно найти своё место в этом новом мире. Поэтому их естественным импульсом является охранительная реакция. Они защищаются от того что происходит в мире. Но, на самом деле, они защищаются от собственной неуверенности (ведь посмотрите, например, какое место в протестантском фундаментализме имеет доктрина «Уверенности в Спасении»).
Но фокус заключается в том, что в реальности изменения в мире происходят из-за тех, кто не находит своего места в том наличном мире, в котором им выпало существовать, из-за их неуверенности в своём положении в рамках заданных условий. Поэтому они предпочитают изменить условия, т.е. мир на свои, т.е. на те, в которых они будут чувствовать себя в безопасности.
Вот так и получаются социальные конфликты. С одной стороны есть те, кто не чувствует себя в безопасности в наличном мире и стремится его изменить, с другой те, кто чувствует неуверенность в себе из-за происходящих в мире изменений и стремится эти изменения если не искоренить, то по крайней мере минимизировать.
Вероятно, есть ещё и третья категория людей: тех кому, в общем-то, по барабану. Им что так, что так – всё одно, ко всему смогут приспособиться.
Рассуждать каков процент каждой из групп – не возьмусь. Хотя есть ощущение, что к третьей группе принадлежит наибольшее число. А две другие группы постоянно пребывают друг с другом в конкурентной борьбе за тех, из этой третьей категории, кто может отдать свои предпочтения одной из этих групп.
Я не буду углубляться в историко-культурологический и социологический анализ: кажется сейчас итак всем понятно, что в нашем обществе на данном этапе победили те, кто боятся изменений. Поэтому сейчас так успешно и ускоренно реставрируется всё «традиционное».
Кстати, все «традиционные» (в том смысле, в каком использую это понятие я в этом тексте) культуры тяготеют к культу смерти: египтяне, китайцы, средневековая Европа, «православная цивилизация», советский союз, нацистская германия…
Идея смерти завораживает «традицию». Смерть в этих культурах либо почитается, либо с ней усиленно борются. Но чаще это диалектический процесс: почитание в борьбе и борьба в почитании.
«Традиции» нужны «великие мертвецы». Только постоянно обращаясь к их авторитету «традиция» может существовать дальше. Ярким примером могут служить события, происходящие в современной России: начиная от постоянных разглагольствований об останках царской семьи и её канонизации, до всех этих спекуляций относительно «фальсификации исторического прошлого» страны.
Я довольно давно перестал понимать смысл всевозможных поминальных обрядов, языческую традицию ходить на христианскую Пасху на кладбище и т.п. Ещё в детстве меня поразили евангельские слова «Пусть мёртвые хоронят своих мертвецов». И эти слова звучат с новой силой для меня сейчас, в нашей «традиционной» стране, в которой мертвецов хоронят и перезахоранивают, реанимируют и воздвигают на пьедестал.
Я не хочу, чтобы после моей смерти моё тело хоронили в земле, чтобы мои родственники несколько раз в год должным были бы ходить как на повинность «на поминки» и «ухаживать за могилкой». Кремация с последующим развеением пепла меня больше устроит. «Дух дышит, где хочет» — было сказано по другому случаю, но к этому тоже подходит: чтобы отдать должное людям или почтить их память совершенно нет необходимости создавать специальные для этого места. Правда если всё это хорошенько сдобрить мистицизмом и верой, предположим, в мытарства и воскресение мёртвых, то всё становится логично (хотя меня всегда мучил вопрос: если воскресение мертвых будет для всех, не зависимо что стало с их телом (именно так это описал автор Апокалипсиса), то тогда какой смысл именно в определённой традиции захоронения).
Итак, мы действительно все умрём. И в этом нет ничего страшного, ужасного или мистического. Проповедники большинства христианских конфессий, говорят о том, что Весть Христа была о Вечной (потусторонней) Жизни (воскресение, вознесение, второе пришествие, Новый Иерусалим и всё такое), но для меня это всё, как говорится «факультативно». Для меня Весть Христа (помимо всего прочего) была в том, что не нужно бояться. Не нужно бояться как смерти в частности, так и бояться вообще. Благая Весть начинается не со слов проповеди Христа. Благая Весть начинается с первых слов Архангела Гаврила Захарии, Иосифу, Марии. И слова эти были «Не бойся!».
31 августа 2009 г.