Я думала, что главная ценность жизни с Богом — знать достаточно правильного, чтобы не стать частью «остального мира». В детстве я выучила, что единственный способ познать «истину» — Библия. Но Библия была весьма запутанной, и читая ее, я с трудом могла продумывать аргументы, чтобы защищаться в спорах с людьми, которые спрашивали меня о вере. И, как хорошая верующая (в Библию), я посвятила время апологетике и изучению того, что имел в виду Бог, говоря те или иные вещи.
Но у меня возникла проблема. Те, кто писали, проповедовали и утверждали, что знают, как интерпретировать правду, были гетеросексуальными белыми мужчинами, обладающими властью в религиозных сообществах.
Не то чтобы в женских, цветных, ЛГБТ-сообществах не занимались богословием. У меня просто не было доступа к этим работам, а вокруг меня верили, что только в традиционных сообществах у людей бывает призвание к тому, чтобы вести и учить.
В тех работах, которые я читала, мужчины концентрировались только на одном — на душе и, соответственно, жизни вечной. Они писали о будущем, а истина касалась неземной реальности, которую никто не мог представить, но куда все хотели попасть.
Абстрактность в тех работах была неотъемлемым качеством истины; главная ее цель — спасти душу. Наличие тела признается, но только в том случае, если тело молится или помогает не грешить.
Итак, богословие, с которым я была знакома — Троица, рай, ад, воплощение, воскресение — совершенно не было богословием телесного человека. Постепенно меня начали больше интересовать идеи, которые защищали достоинство, жизнь и благополучие тех, кого я так хотела «спасти». Тем не менее, люди, которые защищали интересы бедных или цветных казались мне теми, кто отклоняется от цели Иисуса — спасти души.
Проблема с моим подходом была в том, что жизнь с Иисусом значила быть правой, а не заботиться о тех, кто нуждается в этом. Для Христа истина никогда не была ни абстрактной, ни богословски отдаленной. У истины были руки, ноги и голос, и голос этот говорил о том, что главное — справедливость для угнетенных.
Модель, предложенная Иисусом, ставит в центр правильное действие, а не правильную веру. Делая хорошие дела, мы меняем наше мышление, открываем его истине, которая куда более инклюзивна, заботлива и добра, чем этого можно ожидать.
Для Иисуса невозможна богословская истина без эмпатии. Такое богословие — пустышка, бессмысленные духовные упражнения, от которых он отказывается вновь и вновь. Мы же как церковь постоянно должны помнить о том, как мы выражаем истину — не только то, во что мы верим, но и то, как мы верим, как мы приносим в мир справедливость и обновление.
Бог не говорит: «Верьте». Он приглашает нас к раскаянию — и тут я не имею в виду раскаяние в сердце. Я имею в виду полное изменение жизни и ценностей, которое нужно, чтобы следовать за Иисусом на границы общества. Я имею в виду отказ от этноцентризма, от гордости, от богословских нелепиц, который нужен, чтобы освободить других.
Люди в позиции власти (например, религиозные лидеры) никогда не стремились делиться властью ради других. Но это именно то, что делает Иисус. Он отдает силу и власть, не пытаясь контролировать, как ими распоряжаются, не требуя сдавать для этого экзамены по богословию. Он просто исцеляет и обновляет людей, а потом просит следовать за ним к новой истине и восстановлению мира.
Для Иисуса истина — это исцеление. Пусть мы станем теми, кто стремится к освобождению тех, кто рядом с нами. Пусть мы поймем, что истина исцеляет наши сообщества, что отдавая власть маргинализованным, мы возвращаемся к истине, которую потеряли.
По материалам Sojourners
Подготовлено специально для Nuntiare.org
Еще на эту тему: